Она сидит на краю кровати и перебирает
пестрые кусочки ткани. Окно распахнуто настежь, поэтому в комнате сыро и
прохладно - разбавленный туманом и запахом озера утренний воздух заполнил все
пространство. Я плотнее укутываюсь в медицинский халат, надеясь хоть немного
согреться...
- Прасковья Александровна,
здравствуйте!
Старушка еще несколько секунд не
может оторваться от своего занятия, продолжая шепотом отсчитывать лоскутки.
- Доброе утро!
- Десять…Одиннадцать…Поперек положу,
ладно выйдет …А, вот и ты! Доброе, доброе! – откладывает лоскутки, начинает
стряхивать с себя обрезки ткани, нитки, крошки. Пол в комнате завален ветошью,
газетными вырезками, занавески с окон сняты, расстелены на кровати
и почему-то подшиты широкими стежками из черных ниток. – Давно хотела
поговорить, - продолжает она – да вот
все никак не видела тебя. Препарат-то подействовал, вот и решила всё
переделать. Смотрю, шторки длинные – надо подрезать, а ниток белых нет, только
черные, так я их черными! – говорит быстро, причмокивая беззубым ртом. В этой
светлой и чистой, почти стерильной, комнате, с непокрытой головой, она даже
напоминает одну из тех старух-героинь фильмов про психиатрические лечебницы.
- Ты знаешь… - внезапно ее голос
становится каким-то серьезным, наигранно холодным – Я никому не рассказывала, а
ведь по весне так подступило, я жить не хотела. Никто ведь мою болезнь не
понимает, никто с ней не считается. Будто душевная боль – не боль вовсе. Я
тогда подумала, сказать медсестре на посту, что гулять пойду, а сама пошла бы
на озеро, да утопилась бы. Так меня никто бы долго еще не искал. А что жить?
Кому я нужна-то?...
Выцветшие глаза быстро наполняются
огромными дрожащими каплями. Она смотрит куда-то сквозь меня, от такого взгляда
становится жутко.
- У меня же это все сразу после войны
началось. Надо было еще тогда лечиться начать, да как-то стыдно было с такой
чепухой по больницам ходить. К врачам просились те, у кого ног и рук не было,
или осколки в теле сидели. А потом все хуже, хуже становилось, пока однажды
вообще на работу не пошла. Просто взяла и не пошла. Проснулась, и поняла, что
не дойду, не высижу, не смогу…Весь день пролежала тогда, в потолок просмотрела, ни о чем не думала
даже, не было мыслей никаких. Тогда никто не мог подсказать, помочь, у всех
проблемы были. Когда есть и носить нечего – не до души. А потом был психоневрологический
диспансер – вот где настоящий страх – лохматые бабы со всех сторон, кто
смеется, кто плачет, кто песни день и ночь поёт. А я в потолок смотрю, и перед
глазами лица плывут, кого даже один раз видела, кто живой, а кто мертвый, в
крови – всех помню. Иногда так на душе больно было, что с кровати сползала и
ревела, по полу каталась, даже в коридор выползала, и выла, выла…Ты извини, что всё я говорю,
я сначала скажу всё…Вот ведь как больно бывает…Ногу ранишь – перевяжешь, а душу
как перевязать?.. Вот ведь как… Сколько я видела крови! Сколько крови! Такая
старуха теперь, а все помню. Потому и глаза теперь почти не видят, что на
всякое насмотрелись.
Комнату наполнила тишина. Хотелось
что-то сказать. Непременно нужно было что-то сказать. Только что?.. И, самое
главное, для чего?.. Лохматая, с кляксами слез на морщинистых руках, с
дрожащими губами она была воплощением мудрости, страданий и красоты. Красоты
обычной, земной.
Всплеснула руками, подошла к окну, лицо
осветилось, морщинки стали еще глубже и заметнее, щурясь от солнца, она
произнесла:
- А сегодня вот проснулась, и поняла,
что жить хочу. Жить! И еще столько же на свет смотреть, сколько смотрела. И
радоваться ветру. И дождю. Смотри, зелено как, это же чудо! Как красиво на
матушке нашей, как красиво!
Мы еще долго стояли у окна и разговаривали
о вещах, в сущности, пустых и не нужных нам – политике, погоде, пенсиях – но хотелось
просто быть с ней рядом. Я в белом медицинском халате, она – в синем ситцевом,
будто даже моложе меня, обе щурились от солнца и улыбались.
Прощаясь, она положила руку мне на
плечо и сказала:
- А ведь подействовал, кто бы думал!
- Подействовал!
С наступлением темноты моя комната наполняется тенями, обрывками разговоров, лицами...Прасковья Александровна улыбается и машет мне из окна. Постепенно веки тяжелеют, и глаза сами закрываются. Подействовал, кто бы думал...Невольно улыбаюсь.
С наступлением темноты моя комната наполняется тенями, обрывками разговоров, лицами...Прасковья Александровна улыбается и машет мне из окна. Постепенно веки тяжелеют, и глаза сами закрываются. Подействовал, кто бы думал...Невольно улыбаюсь.
Здравствуйте.
ОтветитьУдалитьВ эти святые дни Рождества Христова, хочу поздравить вас с праздником. В этот день Христос пришел, чтобы спасти наш Мир от Тьмы.
Желаю вам, чтобы светлый праздник вам подарил тепло, и уют в ваш дом, здоровья вам и вашим близким.
С Рождеством Христовым и с Новым годом.
Воеводин Дмитрий.
С Новым Годом вас, желаю вам счастья, любви, здоровья!!!
ОтветитьУдалитьПлохо наверно в старости остаться одному, не кому не нужным, страшно...
ОтветитьУдалитьДа, наверное, страшно. но люди и с этим переживают
Удалитьочень яркий поток мыслей.но,я хотела сказать о твоей подаче,сильно, вырывает из личного состояния... и глубокий нырок в чужое.
ОтветитьУдалитьрада, что понравилось. часто замечаю, что не совсем удается нужные слова подобрать, буду стараться передавать чувства точнее.
Удалить